Мистическая русская власть

Интересен западный тезис: «Самое главное — соблюдение законов». Чаще всего приходится встречаться с критикой утверждения: для русского человека, в отличие от европейца, закон — не самое главное.

Государство на Западе олицетворяет собою закон. Власть равна закону. В следствие того, что закон является основной религией западного человека (кроме, конечно, свободы), общество становится сотрудником власти. Совершенно нормально, когда европеец доносит на своего соседа, что у него недостаточно пострижена трава на участке. Наш стукач оказывается заодно с властью, которая наказывает его соседа.

Почему в России не работает эта схема?

Для русских самое главное — вера. Русские верят в Высшие Ценности, как минимум в Судьбу, или в Высшую Справедливость. Эта вера автоматически разворачивает их по отношению к власти. Они как бы все становятся своего рода интеллигентами, то есть готовы признать и уважать лишь ту власть, которая отстаивает самые высокие ценности. Поскольку у власти есть всегда какие-нибудь недостатки (она не дотягивает до искомого идеала), то получается, что русский человек, с одной стороны, признавая необходимость власти, в то же время на некоем сознательном уровне ей противостоит.

Возьмём живой пример. Существует закон, запрещающий распивать спиртные напитки в общественных местах. Не могу себе представить, чтобы мы, едучи ночью в вагоне метро, донесли на случайного попутчика из-за того, что он поминутно прикладывается к бутылке. Мы с ним одно целое. Если мы пожалуемся на него в полицию, то предадим его. И не только его — самих себя. Утратим в своей душе нечто важное.

Почему? Здесь мы выходим на новый уровень рассуждения.

У русского человека (это характерно для Востока вообще) глубоко в душе объединены власть и Бог. Бессознательно мы обожествляем нашу власть, наделяем ее мистическими свойствами. Именно поэтому наша власть никогда не была открытой, она тщательно скрывала все личные факты.

Любые личные детали мешают нам уважать власть, то есть воспринимать её как нечто таинственное великое. И власть прекрасно знает эту нашу потребность. Ничего не пишут о Путине: какой у него велосипед, какая у него ванная, каким он мылом моется, какой у него дезодорант, какая у него туалетная бумага, даже какие он книжки читает, — вообще ничего. Хотя обывателю это было бы страх как интересно. На Западе все время пишут о каком-нибудь президенте в любой европейской стране. Как он живет, какой у него распорядок дня, какую еду ест. А вот у нас власть обязательно окутана дымкой таинственности. Отношение простого народа к власти достаточно хорошо показано в статье Александра Панченко «Осьмое чудо света»:

«Вот эпизод, относящийся к концу брежневского правления, разговор в очереди к Мавзолею (переводим с английского):
«— А когда Ленин оживет? — послышался детский голос позади меня.
Я обернулась и увидела элегантную женщину в кожаной куртке, сжимающую ладошку мальчика лет восьми.
Я с недоумением поглядела на нее.
— Он здесь первый раз, и я сказала мальчику, что иногда, когда хорошие дети приходят посмотреть на него, он встает» («Tumarkin N. Lenin lives. The Lenin Cult in Soviet Russia. Cambridge (MA): London. 1983., р. X)

Побывавший в Москве американец Теодор Драйзер писал в 1928 году: „Многие рассказывали мне, что его набальзамированное тело — такое же, как и в тот день, когда он умер, — окутано суевериями. До тех пор, пока он лежит здесь, до тех пор, пока он не изменится, коммунизм в безопасности и новая Россия будет процветать. Но (добавляли они шепотом), если он истлеет или будет кем-то потревожен, тогда наступят печальные перемены — конец его великой мечты!“ (Dreiser T. Dreiser Looks at Russia. N. Y., 1928. P. 31.)

По данным политического сыска того времени, в Москве ходили „слухи и толки“, что по ночам Ленин встает и бродит по столице, наблюдая ее жизнь (Великанова О. В. Образ Ленина в массовом сознании // Отечественная история. 1994. № 2. С. 180.)»

И это при том, что советская власть провозгласила материализм и полную свободу от всяческих предрассудков!

В действительности, наш народ нуждается в том, чтобы обожествлять русскую власть. Нам это нужно. Со своей стороны, власть чувствует эту потребность, и действует в соответствии с нею.

Когда я служил в церкви, был такой случай. Служилась всенощная. Мы стояли на возвышении перед алтарём (на солее) с другим псаломщиком, в облачении золотистого цвета по разные стороны Царских Врат и читали праздничный канон пременяюще: одну строфу читает он, другую я, потом снова он, потом снова я. У меня на подставке, кроме Октоиха и Минеи лежала тетрадь, где я делал всякие пометки по поводу службы, чтобы потом не забыть. Так вот, у нас был небольшой перерыв в чтении, пока хор пел ирмос. В это время я достал из кармана брюк недорогую шариковую ручку (венгерскую копию «Паркера») и сделал какую-то пометку в тетради. После службы старший алтарник подошел ко мне и сказал следующее: «Игорь, больше так не делайте. Ручка — светская деталь. Вы стоите на солее, внимание молящихся приковано не только к иконостасу, но и к вам — и когда вы читаете канон, и даже когда вы молчите. Эта ручка, эта светская деталь мешает им сосредотачиваться на молитве. Внимание прихожан не должно отвлекаться на посторонние вещи. Именно поэтому мы также все носим только чёрные брюки и чёрную обувь — светлые кроссовки из-под стихаря также будут отвлекать внимание, мешать воспринимать ваш облик в целом».

То же самое касается и нашего отношения к власти. Здесь проявляется та же самая закономерность. Мелкие личные детали мешают нам воспринимать её как нечто мистическое и таинственное. Именно поэтому от нас тщательно скрывают все мелкие личные детали жизни высших должностных лиц. «Сближение уменьшает уважение» — метко высказался Микеланджело. Вспомним совсем недавние скандалы с наручными часами Патриарха и пресс-секретаря Президента Дмитрия Пескова.

В нашем бессознательном власть и Бог как бы объединяются, занимают одно «психическое помещение». Интересно, что и на Бога мы, русские, переносим понятие власти, как будто бы Он господствует над миром. Хотя на самом деле это неверно. К Богу неприменимо наше мирское понятие «Господин», как неприменимо и большинство наших падших понятий. Он находится в значительно более сложных отношениях с собственным творением. Чтобы понять их, необходимо выстраивать отдельный, довольно большой контекст.

Однако наше отношение к власти на самом деле амбивалентно. Оно как бы двух-уровневое. На самом глубоком, бессознательном — мы обожествляем власть. А на сознательном мы понимаем, что она не дотягивает до нужного нам идеала, недостаточно божественна, отчего мы её постоянно ругаем. Мы бы хотели (опять же, неосознанно), чтобы власть была Богом, чтобы Бог снизошел с неба на землю, чтобы сам Бог рулил Россией.

Бог и власть занимают у нас как бы одно «психическое помещение». Власть должна отстаивать и утверждать самые высшие ценности. Тогда и только тогда мы готовы примириться с властью — именно потому, что она их отстаивает. Если же она высшие ценности не отстаивает, то мы начинаем ее критиковать.

Ирония ситуации в том, что у власти всегда есть недостатки. Например, существует некий идеальный правитель, положим, это Президент. Сейчас у нас на должности префект округа — взяточник. Сразу возникает вопрос: почему Президент тогда не назначит хорошего? Значит, Президент недостаточно хорош — на уровне нашего сознания. Получается так, что всегда есть повод поругать Президента. С одной стороны, он божественен, а с другой — не дотягивает до этой самой божественности.

Русские с одной стороны готовы признать божественность власти, но с другой — сотрудничать с нею не собираются. Получается так, что тут в одну проблему увязаны сразу наша потребность в высших истинах, наше презрение к закону и наша потребность в обожествлении власти.

Для русского человека существует нечто высшее, чем закон. Поэтому он не считает возможным доносить на ближнего. Для него доносительство равно позору, предательству общества, которому мы принадлежим. Вспомним школу. Если одноклассник что-нибудь учудил, например, разбил стекло, его нельзя ни в коем случае выдавать учителям, это будет позор до самого конца учёбы. Соученики никогда этого не забудут. Хотя, казалось бы, почему позор? Всё законно — родители должны оплатить новое окно для школы. Но позорно выдать товарища, потому что мы едины. И в этом нашем единстве мы противостоим миру учителей, вообще взрослых. Теперь мы все выросли — но все вместе продолжаем противостоять власти.

Но почему мы едины? Мы все вместе, народ, воспринимаем себя, как носителя высших ценностей.
Да, русские чувствуют себя грешными, но одновременно они являются носителями высших ценностей, той самой справедливости. И это заставляет их противостоять власти, потому что власть, с одной стороны, является недостаточно идеальной, не носит тех самых высших ценностей, для того, чтобы мы с ней соединились, а с другой стороны требует соблюдения закона, что входит в противоречие в потребности в высшем.

Соблюдение закона формально необходимо, но является более низким уровнем, это ограничивает свободу русского человека, свободу, которая необходима для служения Высшему. Для европейца высшее равно закону и равняется власти, поэтому европеец с легкостью сотрудничает с властью. Не создается такая же метафизическая преграда, как между русским человеком и властью. Русский человек грешен, но знает, что эти высшие ценности позволяют ему стать лучше. Он как бы из своей греховной бездны идёт к свету.

Кажется, в «Луге Духовном» описывается эпизод со святым, когда кто-то обзывал его, что он имеет грехи, например, чревоугодие, лень, гордость, блуд, и он со всем смиренно соглашался, хотя это была клевета. Но потом этот упрекающий человек сказал: «Да ты ко всему еще и не христианин». На что святой тут же вздыбылся и начал возражать. Собеседник вопросил: «Почему ты так смиренно соглашался со своими грехами, но вдруг начал резко отрицать, когда я сказал, что ты не христианин?». «Я именно благодаря Христианству смогу преодолеть эти грехи, поэтому я готов с ними соглашаться, а без христианства я никто».

В нас, в народе высшие ценности не персонифицированы. Мы ощущаем себя с одной стороны, грешными, а с другой — носителями высших ценностей, которые позволят нам стать лучше. Мы рассчитываем, что их персонифицирует власть. Фраза: «человек грешен, и надо не позволить ему стать хуже» — отражает отношение власти к нам. Мы сами не утверждаем, что нам не надо позволять стать хуже. Это делает власть, но, в общем, она это делает по нашему поручению, мы выдаем ей карт-бланш на такое отношение. Здесь есть еще один очень важный момент.

Тот же пример с одиноким пьяницей в метро. Да, он нарушает закон, но он же не делает хуже ближнему. Поэтому мы говорим: «Бог ему судья». Мы не будем доносить на него власти. То, что он нарушает закон — это дело его совести.

Когда мы произносим фразу «Бог ему судья», мы отказываемся его судить сами. Если я сотрудничаю с властью для того, чтобы наказать этого одинокого пьяницу, то я становлюсь на место Бога, а это невозможно. Это нереально, ведь я же не Бог. Даже власти не следует его наказывать. Потому что с точки зрения высшей справедливости он никому ничего не делает плохого. При том, что формально он закон нарушил.

Для западного же человека Высшей справедливости не существует. Закон есть высшее. Власть в его восприятии равна закону. Поэтому европеец, сотрудничая с властью, является в своих глазах своего рода карающим богом. Вот это то самое самообожествление человека, которое происходит на Западе, прометеизм, в котором Вальтер Шубарт обвиняет Запад. Наследие протестантизма. «Я уже святой, я уже как бы бог. Я уже могу наказать этого человека. Не бог ему судья, а я судья. Я знаю закон, сотрудничаю с властью, чтобы его наказать».

Именно поэтому на Западе не котируется выражение «Бог ему судья». Как это Бог? Какой еще Бог? Для европейца нет более высшего, нежели закон, власть, которая должна наказать с европейцем вместе, это его гражданская позиция. «Я должен ее проявить, наказать этого человека. Иначе закон не восторжествует».

Закон, власть, гражданское общество слились в восприятии западного человека воедино. Причём носителем власти является общество граждан. В то время, как у русского совсем другая связка: «Высшие ценности — власть — народ». Закон здесь никоим образом не фигурирует — его соблюдают постольку-поскольку он позволяет реализовывать идеалы справедливости. Ну, и если власти подают пример настоящего законопослушания (что на святой Руси не бывало никогда).

Да, формально в нашей Конституции записано, что народ является субъектом власти. Но в действительности мы все понимаем, что власть должна иметь обоснование в самых Высших ценностях, являться их носителем. Эти высшие ценности мы ставим выше самих себя. Для нас, русских, Бог выше народа. И народ лишь тогда имеет ценность, когда он служит Богу.

В русском менталитете должен восторжествовать Бог, высшие ценности. Если я говорю «Бог ему судья», я как бы постулирую существование Бога, который потом накажет нашего пьяницу в метро, а я грешный, я не должен наказывать. Я не Бог, и моя власть не Бог, хотя она может Ему служить. Она не имеет права узурпировать функции Бога. Мы понимаем, что во власти находятся те же люди, что и мы, а мы грешные.